РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ - Страница 23

Она — антиэстетическая (антихудожественная, чуждая красоты) с точки зрения изобразительных искусств, образности и. изящества внешних форм жизни. Поэтому казалось, что греки как будто бы влюблены в природу, красоту, науку, во все стороны человеческих возможностей и даров и красоты природы, а евреи как будто бы исключительно устремились к одному — для них существует бог и больше ничего, в этой идее бога тонет все остальное. Природа есть подножие божье, и только как подножие божье она им и интересна. Человек — подобие божье, и только в этом отношении он и интересен. Еврей не только монотеист (однобожец), но и мономан, то есть одержим этой одной идеей, зелот, то есть преданный до бесконечности фанатик.

Правильно охарактеризовал еврейство великий, но своему происхождению еврейский, поэт — Генрих Гейне. Он говорит, что основная еврейская черта — это именно способность фанатически увлекаться чем–нибудь и приносить всего себя в жертву, это самоотверженное служение некоторой идее, а эллинов он считал способными широко жить, широко наслаждаться, и притом наслаждаться так, что это наслаждение приобретает благородные и изящные черты.

Все это как будто бы чрезвычайно резко противопоставляет грека и иудея, а между тем основой религии как у греков, так и у иудеев является одна и та же идея, именно идея справедливости. Эта идея справедливости есть не что иное, как прообраз нынешней политической идеи демократии и парламентаризма. В нынешних условиях жизни общества парламентаризм является компромиссом, дающим возможность соблюдать некоторое равновесие между отдельными классами, которые иначе вступили бы в открытую классовую борьбу, вместо того, чтобы в парламентарных формах друг с другом сговариваться. Парламентаризм есть попытка устанавливать постепенно то, что называется конституцией и что, как определил Лассаль, есть закрепление на листке бумаги развития реальных социальных сил. Такая конституция и есть то, что называли греки и иудеи справедливостью. У греков мы видим даже, что Платон, один из величайших воспитателей Греции, стараясь определить, что такое государство, говорит: государство — это есть справедливость. Государство — это справедливость, это — «конституция». То же самое мы видим и у евреев. Их Иегова — это есть конституция, это есть правда жизни, правда, которая должна быть положена в основу взаимных человеческих отношений. Зевс олимпийский, с его спокойным, мудрым лицом, с его раз навсегда установленной гармонией и законностью над бурями жизни, вовсе не так далек от Иеговы. Если бы Иегову в его последней формации, как земного бога, изображали, то как бы его изображали? Как его изображают теперь? Его изображают старцем, величественным, спокойным, мудрым дедушкой. Правда, Зевса не изображали старцем, его изображали человеком в соку, человеком зрелого возраста, т. с. того возраста, когда в окончательной форме развились уже в человеке все его дарования; но это не так уж нужно. Просто на греков с их эстетическим вкусом от старости веяло некоторым тлением, некоторой мертвечиной. Старый человек — это все–таки человек, тронутый смертью, а бог бессмертен, а если он бессмертен, то не должен стареть. Евреи в псалмах изображали бога старцем ветхим; даже и это объясняется тем, что они подчеркивали идею: жил бесконечное количество веков, а значит, уже старец, солидный бог. Но во всяком случае это случайность, а важно то, что он также был могучим, спокойным, мудрым и справедливым.

Теперь я постараюсь проследить перед вами в главных моментах, как развивалась идея Иеговы, или божественной конституции жизни, у евреев.

Разница между Зевсом и Иеговой заключается в том, что Зевс был богом торжествующим, государственным, а Иегова очень часто являлся союзником низов, богом революционным, народным. Этим объясняется, по существу говоря, вероятно, и тот характер буйности, жестокости Иеговы, который сохранился до нашего времени, и тот характер необыкновенного одухотворенного покоя, который в особенности присущ Зевсу. Иегова очень рано стал богом справедливости. Если он, по Библии, кажется несправедливым богом, то потому, что он сначала был небесным царем только своего племени. Мы встречаем его в самом начале как племенного божка. Каждое племя считало первопредков своих царей хранителями своего национального лица, своим божеством, и так как боги признавались человекоподобными, говорящими определенным языком и заключающими между собой определенные полезные союзы и договоры, то, как говорили тогда, люди вступали с этими своими богами в «завет», то есть заключали договор, по которому данные лица, данное племя должно кормить божество, приносить ему жертвы, а божество должно за это разным чудотворным образом покровительствовать данному племени в его хозяйстве, в его политической борьбе.

Дело в том, что первоначальное божество — это сонм мертвых отцов, братьев, которых нужно кормить, потому что они не могут Сами добыть себе пищу, по тому представлению, которое сложилось о мертвых братьях. Это божество, этот сонм мертвых братьев (Элогим) является очень могущественным и влиятельным, от него зависит удача или неудача, хорошее или плохое в жизни человека. Если забыть принести жертву, тогда беда, а если поскорее зарезать «духам» барана, то опять они становятся более ласковыми.

Иегова и был не чем иным, как этим царем, Саваофом, то есть вождем этого господствующего войска небесного. Причем под этим войском небесным разумеются не звезды, как говорят некоторые, а первоначально именно эти духи, эти мертвые братья. И вот с этим царем мертвых братьев, вождем их умерших предков, еврейский народ и заключил союз, по которому он должен был приносить этому царю, этому богу жертвы, а он в свою очередь должен был покровительствовать еврейскому народу.